Имперская гвардия: Омнибус - Страница 693

693

Именно сейчас я понимаю, что губернатор что-то говорит.

«… в соответствии с положениями Имперской гвардии» — слышу окончание речи.

Шипящий свист позади и короткий удар, вызывающий жгучие слезы боли, когда конец кнута вырывает кусочек кожи на моей лопатке. Сильнее вгрызаюсь в ремень, глаза распахиваются от боли, грызущей мою спину. Кровь еще не течет, это будет ударов через пять, прежде чем рубцы превратятся в раны. Еще свит и удар, и еще больше боли, на этот раз дальше, вдоль моей спины. Грубо, боль, кажется, уже начинает распространяться вокруг. Я игнорирую ее, сейчас это просто. Было больнее, когда костяной меч тиранида-воина застрял в моих ребрах во время Освобождения. Было чертовски больнее, когда спора-мина взорвалась у моего лица, изуродовав меня до конца жизни и сделав часть лица недвижимой. Еще свист и удар, и боль снова врывается в плечи. Я не знаю, тот ли это охранник, который напал на меня, но, кем бы он ни был, он свое дело знает. Еще четыре раза плеть ударяет по моей спине, я могу чувствовать, как струйка крови сочится из рваной плоти.

Я закрываю слезящиеся глаза, пока охранник стегает, методично, беспощадно отрывая полоски кожи и жира с моей спиной. Я теряю счет ударам и вновь открываю глаза, глядя вглубь доски, ощущая ожоги боли по всему телу. В короткий перерыв между ударами я смотрю вверх и вижу кровь, текущую из моих сжатых кулаков, и цепи, которые сжимаю так, что ногти впились в кожу. Я их расслабляю лишь для еще большего напряжения, когда меня поражает следующий удар.

И так оно идет, пока приговор осуществляется. Мои глаза слезятся, горло сжимается и сердце колотится груди, но я ни разу не закричал. Я принимаю боль и прячу ее глубоко внутри. Храню, чтобы использовать как подпитку для себя. Моя жизнь была построена на боли, боли, что я верну назад моим врагам. Боли и страдания, что я копил для полковника. Когда охранники отстегивали наручники, я ругнулся — единственный звук, вырвавшийся сквозь мои губы. Удовлетворенно, потому что знаю — однажды эта боль выйдет. Однажды, когда я возьму полковника за горло. Это всего лишь еще один эпизод боли и ненависти в моей жизни, который он создал, и я верну ему каждую секунду. Да, каждую.

Четыре дня мучений, прежде чем я начинаю хотя бы думать в больнице башни, со спиной, замотанной в смоченные морской водой бинты. Ублюдочно больно, но соль помогает заживить мои рваные раны. Тюремный врач, Стронберг, положил несколько шов на худшие рубцы, но моя спина онемела, и я этого не чувствую. На следующий день после того как я выхожу из больницы, я начинаю планировать свой побег.

Есть только один выход из башни, на крыше. Если я смогу пробраться туда, возможно, с веревкой или еще чем, у меня будет возможность перебраться через внешнюю стену и укрыться в безопасном месте. Есть одна проблема. Единственный путь к крыше — лифт. Я должен найти какой-то способ получить контроль над лифтом достаточно долго, чтобы достичь вершины. Пока не уверен, как это сделаю, но знаю, что понадобится хоть какое-нибудь оружие. Я должен придумать способ изготовить оружия, незаметное и смертоносное.

Ответ приходит ко мне во время обеда на следующий день. Как они всегда делали, охранники забирают ножи первыми, тщательно наблюдая за их количеством. Я никогда не получу один из них. Тем не менее, ложки просто убрали с остальной посудой, не обращая на них особого внимания. На следующий день за завтраком я делаю первый шаг.

Все закончили с кашей, включая моего сокамерника, который сожрал все раньше на одном дыхании. Рядом со мной худой человек, с рыжими волосами и вытянутым лицом. Если честно, я не замечал его раньше, всегда пялился на машину для обжирания на скамейке напротив. Сегодня, однако, он стал объектом моего внимания.

Я встаю на ноги с ревом, ломаю посуду и бросаюсь на него.

«Что ты сказал о моей матери?» — я хватаю ворот его арестантской жилетки. Он рычит на меня, пытается нанести удар, я отвожу голову так, что его кулак врезается в жесткую часть моего лба. Я подбрасываю его вверх и кидаю на стол, раскидывая вокруг еще больше мисок, ложек и холодной кашей. Заключенный, сидевший правее и напротив, бросается на меня через стол, но я поднимаю тощего парня вверх, так что удар попадает тому по лицу. Отпустив его, оборачиваюсь к человеку слева, видя краем глаза, что Марн отправляет полежать напавшего на меня.

Скоро вокруг меня дерутся семь или восемь человек. Один из них бьет мне в подбородок, я уклоняюсь, кидаюсь под скамейку и прокатываюсь под столом на скамейке и прокатки в соответствии с таблицей. Я быстро хватаю одну из отброшенных ложек и засовываю в сапог, подтягиваю голенище, чтобы скрыть длинную ручку. Я отсиживаюсь там около половины минуты, а затем вылезаю, когда охрана разнимает драку. Один из них хватает меня и толкает в сторону. «Убери этот бардак наверху, нарушитель» — рычит он, указывая на разбитые тарелки и разбросанные столовые приборы.

«Конечно, сэр, простите» — бормочу, упав на колени, подбираю осколки треснувшей керамики и собираю ложки. Я остаюсь убирать перевернутую столовую, пока другой охранник не поскальзывается на металлической миске и не говорит мне бросить всё это.

«Сегодня останешься без ужина, Кейдж» — говорит охранник с миской. «Если ты не можешь есть, не превращаясь в животное, то есть ты не будешь вообще»

«Извините, сэр, я прошу прощения еще раз. Я пересмотрю свое поведение» — в глубине души я счастливо улыбаюсь. План начинает работать.

* * *

Три ночи я украдкой превращаю край ложки в острое лезвие. Скрип теряется в храпе Марна, ночью я часами провожу ложкой по кирпичной стене и обратно, под кроватью, чтобы проверяющие случайно не нашли следов. Еще четыре дня судорожного трения уходят на то, чтобы превратить конец ручки в точку. Отличная штука прокалывания горла и легких. Когда с моим оружием всё становится ясно, я переношу внимание на то, что буду делать дальше.

693