— Теперь вы — командующий офицер, господин полковник, — произнесла женщина. — Мои люди будут готовы через десять минут.
— Пять, — ответил катачанец. — Нам пора выдвигаться.
— Так точно, сэр. И… я видела, что произошло здесь — с комиссаром.
Кралл смотрела прямо на Стракена, но тот не мог понять выражения лица мордийки.
— Так, — глубоко вздохнула вернувшаяся Монтара. — Давайте уже валить отсюда.
— Точно, — отозвался полковник.
Освещенные мягким, холодным голубым светом, гвардейцы пробирались через подулье, хлюпая ботинками по мерзким маслянистым лужам. Оберегаемые разведчиками, бойцы несли домой своих раненых и тело генерала Берана.
На стенах появились новые символы, указывающие дорогу, но на глаза солдатам никто не попадался. Мордийцы двигались медленнее, чем хотелось бы Стракену, но держались достойно и не жаловались. Обернувшись, чтобы проверить, не отстал ли кто, полковник заметил, что к нему подходит для разговора Док Холлистер.
— Вот это хрень вышла с вашим плазменным пистолетом, а? — улыбнулся медик.
— Ага.
— Ну, тут уж не угадаешь, — продолжил Холлистер. — Как вы могли знать, что так получится? Я слышал, плазменное оружие часто бывает жутко ненадежным. Духи машин там, все дела…
Док вдруг уставился на командира.
— Полковник, вы хорошо себя чувствуете?
— Лучше всех, — ответил Стракен. — Пошли.
Очнувшись, Лоренцо понял…
…что медленно тонет, связанный и ослепленный. Верхнюю половину лица палило жгучее катачанское солнце, нижняя саднила в едкой грязи, а лианы, которыми были связаны руки и ноги, съеживались при высыхании. Из-за этого Лоренцо постепенно сжимался в неестественной позе, и хребет уже начинал болеть под растущим давлением.
Но это было ещё не самое скверное.
Смердело гнилыми фруктами и уксусом, и от этой тошнотворно-кислой вони в голове юноши сработал какой-то первобытный переключатель, заставивший все его чувства тревожно закричать.
Лоренцо задергался, напрягся, стараясь понять, насколько свободен в действиях. Совсем немного, как оказалось. Высохшие побеги треснули под его тяжестью, и запах уксуса немедленно усилился. Юноша редко не доверял своим чувствам, но сейчас был именно такой случай — Лоренцо спрашивал себя, не бредит ли он. Что, если наркотики, которые ему насильно скормили, подпитывали паранойю, заставляя воображать худший из страхов? Ведь, если запах реален, почему катачанец ещё жив?
Но Лоренцо не был мертв, и больше ничего знать не требовалось. Так его воспитали, в конце концов. Впрочем, рано или поздно юношу просто переломит надвое; скорее всего, он проведет последние минуты жизни задыхающимся, беспомощным калекой, пока окончательно не утонет в трясине. Пройдет час, и от него не останется и следа.
Юноша сосредоточился на немедленной угрозе, пытаясь не думать о главном страхе. Сейчас его, похоже, ждало испытание не столько умений, сколько решимости. Путы оказались крепкими и отлично завязанными, как и ожидал Лоренцо — они сковывали тело катачанца в позе, не оставляющей надежды на спасение. Значит, положение нужно было изменить.
Теперь страх работал на юношу, и жажда освобождения вытеснила все прочие мысли. Лоренцо не стал тратить время на подготовку или рассуждения о том, что произойдет после, а начал действовать. Катачанец резко вывихнул левое плечо — от резкой боли выступили слёзы, и он едва не вырубился, но сжал зубы и продышался. Хватка лиан ослабла — почти незаметно, но юноше этого хватило. Просунув под путами левую руку, в плече которой скрипели, хрустели и щелкали кости, Лоренцо сорвал повязку с лица.
С ужасом, от которого сводило кишки, он увидел, что худшие страхи оправдались.
Юноша дотянулся до своего ножа, верного катачанского клыка, и ладонь слилась с рукояткой, словно оружие стало частью Лоренцо, продолжением руки. В некотором роде, так оно и было. Семилетним мальчиком он сам вырезал рукоять клинка, и за последующие десять лет довел клык до совершенства. Только сейчас, задним умом, юноша понял, что люди, которые накачали его наркотиками и бросили здесь, могли также забрать и нож… но нет, никто не посмел бы разорвать эти узы.
Лоренцо принялся рубить высохшие лианы, но из-за спешки удары выходили неточными, и он терял время, несмотря на все попытки сосредоточиться. Наконец, юноша освободил ноги и сумел, выбравшись из засасывающей грязи, неуверенно подняться. Он стоял, покачиваясь и тяжело дыша — частью от натуги, частью из-за паники при мысли о том, где оказался и что с ним сделали.
Они бросили Лоренцо в логово.
Что-то полупрожеванное липло к одежде и коже юноши, обдавая его смрадом. Правая ступня опиралась на высокую, до колена, кучу навоза, которая обжигала даже через подошву ботинка, и катачанец только что наступил на какой-то череп, промявшийся под ногой. Повсюду валялись кости, по большей части обглоданные дочиста. В основном это были останки мелких джунглевых созданий, но немало попадалось и явно человеческих. То, что логово сейчас пустовало, слабо успокаивало парня, и Лоренцо шарил взглядом среди деревьев, отыскивая искру животного разума, мельчайшее движение, любую примету возвращения хозяина этого места.
Почему я все ещё жив?
«Не задумывайся об этом», сказал себе юноша. «Сейчас твой единственный шанс — бежать и молиться, что ты окажешься быстрее него, потому что он, конечно же, сильнее, хитрее и злее тебя».
Но в каком направлении уходить? Я не вижу, не чувствую его. Где он поджидает меня?